Колледж – продолжение Школы. В него перешли абсолютно все ученики, то есть все пятьдесят восемь человек. Впрочем, «переход» состоялся только де-факто – мы даже остались жить в тех же комнатах, что занимали во время учебы в Школе, не появилось никаких новых преподавателей, и только с восемнадцати лет нам пообещали преподавать таинственный предмет под названием «семейное воспитание». Что такое «семья», никто из нас толком не знал. Жизнь Колледжа была почти такой же серой и нудной. Основным предметом было Правительственное обучение – то же, что и Правительственный Класс в Школе. Собственно, именно на этом предмете нам вот уже восемь лет разъясняют, каких действий ждет Правительство Государства от нашего поколения. От нас не скрывают, что мы – строители Государства Великого. Для его построения нам и необходимо знать все правила жизни, собранные в Устав, всю структуру Государства, как нынешнюю, так и будущую, ту, которую нам предстоит создать, когда закончится война. Первое, что каждый из нас должен был запомнить: Государство ведет войну не ради денежной выгоды и не ради завоеваний. Государство стремится, пусть и насильственно, наставить весь мир на истинный путь, основанный на строгом соблюдении всех правил Устава и жестком наказании всех Нарушителей. Еще у нас должно быть много детей, которых мы должны воспитывать на основе этих Государственно-полезных идей. Все в комплексе обеспечит миру счастливое будущее.
Так нам говорили.
Л-16 в ответ на эти речи даже на преподавателя смотрел насмешливо, с полуулыбкой. Ему никогда не делали за это замечаний. Мне кажется, что сам преподаватель его побаивался.

С переходом в Колледж у меня прибавилось обязанностей и полномочий. Как один из двоих лучших и наиболее коммуникабельный из них, я был назначен на должность коллежского библиотекаря. Это была не сложная работа. В библиотеке было несколько полных Уставных Собраний, что в целом составляло более тысячи томов. Из литературы художественной было только несколько сборников авторов-современников, писавших патриотические рассказы и статьи. Каждый из нас уже давно заучил эти рассказы наизусть. Не потому, что заставляли учить. Потому, что слишком много раз прочли.
Была, конечно, и запретная секция библиотеки. Там хранились дореволюционные книги. До них (и то не до всех) допускались лишь преподаватели и библиотекарь, то есть, я. Читать эти книги было сложно. Мир, который они описывали, был настолько не похож на нынешний, что все это казалось или какими-то детскими сказками, или вообще китайской грамотой. Вроде бы, знакомые буквы складывались в абсолютно бессмысленные слова. Бессмысленные слова – в непонятные предложения.
И все-таки было приятно чувствовать свою власть над этими книгами, быть единственным студентом, допускаемым к ним. Но за это приятное чувство следовало платить работой в библиотеке все внеурочное время, что, в общем-то, тоже не слишком меня угнетало. После занятий делать в Колледже все равно было нечего.

Л-16 пришел в библиотеку почти сразу после занятий, минут через пятнадцать после того, как я занял свое место за абонементом.
Он кивнул мне, я – ему. Л-16 прошел мимо, к стеллажам. Я какое-то время апатично наблюдал, как отсвечивает от его светлых волос солнечный свет, льющийся в высокие окна библиотеки. Едва мне пришло в голову, насколько это глупое и нецелесообразное действие, я смутился, уткнул взгляд в бумаги, и поднял его только когда Л-16 положил передо мной 126 том Устава. Я удивленно посмотрел на него. Зачем ему понадобился 126 том, который проходят еще в Школе?
- Л-16, - напомнил он свое имя. Я буркнул что-то утвердительное, достав его карточку и записав туда номер книги. – Благодарствую, - сказал он, резко выхватывая у меня из рук протянутый томик и бросаясь к выходу. Столь резкое движение не прошло Л-16 даром. Сумка с книгами здорово стукнула его по одной ноге, отчего он потерял равновесие и растянулся на полу библиотеки.
Стараясь не рассмеяться, я подошел к торопливо поднимавшемуся на ноги Л-16. Куда, интересно, он так торопится, что на ногах устоять не может?
Из сумки Л-16 вывалилась книга. Он этого не заметил, помчавшись к дверям.
- Эй! Л-16! – позвал я, подбирая книгу.
- Что? – он обернулся на меня и вдруг резко замер, переводя одновременно испуганный и дерзкий взгляд с меня на книгу. Я удосужился, наконец, взглянуть на обложку. «Гарри Потер и философский камень». Что за бред? Так или иначе, книга явно библиотечная, явно запретная. Даже мне нельзя выносить запретные книги из библиотеки, а Л-16 не имеет права даже обложку разглядывать.
- Что за книга? – спросил я. В библиотеке были только мы двое. Я должен был сейчас хватать Л-16 в охапку и тащить к любому преподавателю или наказывать самостоятельно. Передо мной Нарушитель. По Уставу – недочеловек. Другое дело, что я не собирался делать ни того, ни другого, и уж тем более не воспринимал сейчас Л-16 как недочеловека. Мне хотелось понять, для чего он пошел на воровство. Что толкнуло его на этот шаг. Впервые я вдруг задумался, что могло бы толкнуть меня к краже. Пожалуй, вернее всего – скука. Или же наличие некой идеи, ради которой можно было пойти на любые нарушения. Поймав себя на этих мыслях, я возрадовался, что никто не может знать, о чем я думаю. Уже за одну мысль о цели, ради которой придется нарушить Устав, меня бы карали как Нарушителя.
- Понятия не имею, - ответил Л-16.
- Зачем она тебе?
- Хочется, - отрезал он и вдруг резко наскочив на меня, выбил книгу из моих рук. Я слишком задумался. Нельзя так терять контроль над ситуацией. Подобрав запретную книгу, Л-16 метнулся за дверь. Мне осталось только слушать его торопливые удаляющиеся шаги. Я не собирался догонять его. Не думаю, что книга, на которой изображен какой-то очкастый человечек на метле, может нанести серьезный вред. Я готов был простить Л-16 воровство. Мне казалось, я понимал, насколько ему тут погано. Главное, чтобы пропажу не заметили преподаватели. Иначе придется мне предстать перед Уставным Судом.
Заглянув в запретную секцию, я понял, почему Л-16 остановил свой выбор именно на этом неприметном томике – его место на стеллаже самое ближнее к входу. Пока я отвлекся, Л-16 надо было спешить. Ловкач, однако… я даже не заметил, как он мимо меня прошмыгнул.
Весь день до вечера библиотека пустовала. Только незадолго до ужина пришел ректор и сразу направился к запретной секции. Я почувствовал, как сердце выбивает в груди быстрый ритм. Что я скажу, если он заметит?
Ректор покинул библиотеку полчаса спустя, не сказав мне ничего, кроме «до свиданья».

Дверь в библиотеку негромко приоткрылась, пропуская Л-16. Я бегло взглянул на него и вернулся к переписыванию каких-то бумаг. Л-16 медленно подошел к абонементу, остановился, глядя на меня.
- Д-18, - сказал он. Я посмотрел на него. Не думал, что он знает, как меня зовут. – Привет.
- Привет, - сказал я.
- Слушай... ты ведь вчера никому не сказал.
- Не сказал.
- Почему? Это входит в твои обязанности, почему ты их не выполняешь? – неожиданно резко спросил Л-16. Его прокурорский тон меня даже позабавил.
- Не счел нужным, - усмехнулся я. – А ты книгу вернуть не забудь. То есть обе. До двадцатого сентября.
Л-16 недоуменно смотрел на меня сверху вниз.
- Что-нибудь еще? – спросил я.
- Я не понимаю. Ты же становишься моим подельником. Соучастником.
- Поверь мне, я смогу отделаться от этой проблемы. Мне кажется, тебя доконала скука. Ты украл ради факта кражи, а не ради обладания этой дурацкой книжкой. Так за что тебя наказывать? За то, что не свихнулся со скуки? – проговорил я. Во время моей речи у Л-16 все округлялись глаза, я с удовольствием отметил, что мне удалось его впечатлить.
- Почему раньше мы даже не разговаривали? – рассмеялся он, вдруг позабыв про свою постоянную насмешливую надменность.
- Не знаю, - улыбнулся я. – Еще не поздно исправить это положение вещей.
- Да… на самом деле я еще в Школе к тебе присматривался, - усмехнулся Л-16.
- Зачем?
- Ты мне был интересен. Ты так же не похож на остальных мальчиков, как и я. Только ты… ты хочешь быть на них похожим. Ты стараешься влиться, почти успешно с этим справляешься. А я – не стараюсь…
- Почему почти успешно? – насторожился я.
- Оглянись вокруг. Ты не на школьной лужайке в компании приятелей, ты в пустой библиотеке слушаешь болтовню какого-то изгоя-мозгляка. Если это называется «успешно влился»…
- Да, ты прав, - с удивлением проговорил я и покосился на окна. Небо за ними было прозрачно-голубым, таким летним, таким ласковым. Захотелось оказаться прямо под ним. От необходимости торчать в библиотеке я теперь чувствовал себя каким-то ущербным.
Л-16 как будто прочел мои мысли.
- Скоро тебе можно будет уйти? Мы могли бы пройтись…
- С радостью! Но я освобожусь только через час, - сказал я. Л-16 пожал плечами.
- Тогда подождем час.

По истечении часа, мы с Л-16 вышли из библиотеки и неторопливо пошли мимо жилых корпусов по Школьной-Коллежской территории. Говорили об уроках, немного сплетничали о преподавателях, наконец, дошли до самой животрепещущей темы.
- Ты когда-нибудь видел женщин? – спросил Л-16. С самого раннего детства – с Приюта мы воспитывались мужчинами и среди мальчиков. Женщины были для нас не меньшей фантастикой, чем мир Гарри Поттера.
- Видел. В Приюте работала какая-то женщина. Она была старая, так что… не знаю, можно ли считать ее женщиной.
- Старые женщины не в счет, - отрезал Л-16. - Я говорю о красивых.
- Красивые… - пробормотал я, желая задать вопрос, но чувствуя, что он прозвучит очень глупо. – А чем они вообще от нас отличаются?
Мой вопрос смутил Л-16, и я понял, что и он толком ответа не знает.
- Ты-то сам видел? – спросил я.
- Нет, - ответил Л-16. – Я знаю про них только, что у них тоже свой Колледж. Там учатся одни девочки. А потом мы должны будем как-то с ними познакомиться, и получится семья.
- А для чего она нужна? – спросил я. Л-16 было удобно задавать глупые вопросы. Я видел, что, он, в общем-то, не настолько умнее меня, как мне казалось.
- Понятия не имею. Но по Уставу – нужна. В семье надо воспитывать детей… только это не объясняет, для чего нужны женщины. Нас ведь не воспитывали женщины – и ничего, живем, - сказал Л-16.
Я не знал, что ему ответить. Мне тоже вся эта теоретика семейной жизни была не близка. Я очень смутно представлял себе жизнь за границами территории Колледжа, очень смутно представлял себе, что такое война. Недавно на Истории преподаватель обмолвился, что не все люди одинаковы. У некоторых темный цвет кожи, у некоторых – узкие глаза. Это зависит от того, где люди живут.
- О чем задумался, Д-18? – спросил Л-16. Я напомнил ему о рассказе преподавателя Истории. – И что?
- Слушай, вот мы сейчас живем здесь. А если, например, уехать отсюда туда, где люди с узкими глазами? Тогда у нас тоже будут узкие глаза?
Л-16 пожал плечами и улыбнулся.
- Может быть, - сказал он. – Тогда я буду выглядеть вот так! – он потянул в разные стороны уголки век, и глаза стали казаться узкими и длинными. Л-16 выглядел ужасно смешно – я расхохотался.
- Наверное, там, где они живут – самое веселое место в мире! – воскликнул я. Л-16 оставил свои глаза в покое и присоединился к моему смеху.
Насмеявшись, мы уселись на лужайке возле пруда. Вода была гладкой, как зеркало, казалось, будто кусочек неба упал на землю и переливается розовато-лиловым в закатных лучах. Не было в мире места, красивее и спокойнее. Раньше я не замечал, как прекрасно это место. Мне подумалось, что, может быть, это Л-16 настраивает меня на какой-то романтический лад. От этой мысли пробежал холодок по спине. Сначала – соучастник кражи, потом – романтическое настроение, там, глядишь, начну поэзией увлекаться! Сложно найти более пагубную привычку…
- Ты читал стихи? – спросил я. Л-16 как-то виновато посмотрел на меня.
- Нет. Не читал. Я… писал свои, - сказал он. Я почувствовал, что нижняя челюсть покидает меня. Читать – плохо, что уж говорить о тех, кто сам пишет?
- Ты? – только сумел проговорить я.
- Только не говори никому.
- Ясно дело, никто не узнает, - пробормотал я, приходя в себя. Л-16 к своим отклонениям относился очень спокойно. Может быть, он-то как раз и прав. Я разглядывал его, как будто видел в первый раз. Действительно, раньше я видел только Л-16, а теперь передо мной человек, который живет не по Уставу. Который просто живет так, как ему хочется. Я снова почувствовал, насколько он выше меня хотя бы поэтому. Захотелось стать на него похожим, стать таким же свободным.
- Ты мог бы дать мне почитать твои стихи? – твердо и уверенно произнес я. Л-16 пару секунд смотрел на меня с удивлением, потом разлегся на траве, положив голову мне на колени (жест, который еще полчаса назад немало бы меня смутил, но теперь я ожидал чего угодно – как-никак, Поэт!), улыбнулся и произнес:
- Конечно, Д-18.

2
После той прогулки мы с Л-16 виделись каждый день. После уроков он весь день просиживал со мной в библиотеке, мы вместе готовили домашнее задание, говорили, говорили, говорили – абсолютно обо всем. Он задавал вопросы, которых не приходилось ожидать от всех остальных мальчиков в Колледже, я мог спросить его о чем угодно в полной уверенности, что он не станет надо мной смеяться. Со стороны он, может, и казался каким-то высокомерным снобом, но стоило познакомиться с ним – и мое о нем представление изменилось в корне. Л-16 не имел ничего общего с тем самовлюбленным помешанным на учебе пай-мальчиком, каким его все себе рисовали. Пожалуй, мы с Л-16 были самыми счастливыми людьми в Колледже. Мы были счастливы, просто находясь рядом друг с другом. Я относился к нему куда более трепетно, чем ко всем остальным моим приятелям. Да и – что говорить – они были всего лишь приятели, а Л-16 – мой друг. Скоро я вообще прервал общение с однокурсниками, полностью посвятив себя дружбе с Л-16. Мы оба знали, что весь Колледж крутит пальцем у виска нам вслед, мы замечали, как прекращаются разговоры в классе, стоит нам появиться на пороге.
Может быть, мы действительно вели себя как-то странно. Л-16 взял моду, положив руку на мою талию, как-то притягивать меня к себе. Я никогда раньше такого жеста не видел, но мне нравилось, когда он так делал. Мне почему-то казалось, что он как бы говорит всем остальным: «Это мое. Смотреть можно, руками не трогать!». И мне нравилось ассоциировать себя с его личной собственностью, правда, в этом я, пожалуй, не признался бы тогда даже себе самому.
Я взял в привычку перебирать его волосы, играть с его пальцами, и частенько дремал на уроках, уронив голову на его плечо.
Когда я хотел как-то охарактеризовать свое чувство к нему, мне казалось, что просто не хватает слов, вернее, нет нужного. Как будто его спрятали от меня, как книгу прячут в запретной секции библиотеки. Однажды я сказал об этом Л-16.
- Да, я чувствую то же самое, - сказал он. – Но так ли важно это слово? Зачем тебе какая-то характеристика? Не забивай голову.
- Не могу, - сказал я. – Понимаешь, очень часто я как будто хочу сказать его вслух, как будто уже почти сказал, но в последний момент слово украли прямо с языка. Отвратительное чувство.
- Верю, - проговорил Л-16, задумчиво глядя на меня. – Только ты сам уже ответил на свой вопрос, когда сравнил слово с книгой. Я думаю, на некоторые слова тоже наложили Уставный запрет. Единственное место, где можно поискать их – запретные книги. Я помогу тебе.
Он улыбнулся и привалился спиной к стволу дерева. Мы снова встречали закат у пруда. Л-16 только что читал мне свои стихи, которые показались мне верхом запретного совершенства.

Л-16 говорил вполне серьезно, когда обещал помочь в поисках того слова. На следующий же день мы вместе принялись перерывать запретную секцию. Это было опасно. Я совершенно не представлял себе, что мы будем делать, если какому-нибудь преподавателю взбредет в голову посидеть в библиотеке до ужина. Эта непродуманность обошлась нам недешево.
Л-16 пролистывал некий томик на непонятном языке, я сидел за столом, листая, по-видимому, какой-то справочник, когда в тишине раздался звук открывшейся двери в библиотеку. Я метнулся к полке, сунул как попало книгу и рванул к Л-16. Надо было срочно прятать его куда угодно. Почему-то я не сомневался, что пожаловал кто-нибудь из преподавателей.
- Д-18? – позвал из зала голос ректора. Я хотел откликнуться, но не успел и рта открыть. – Никого нет, милая. Нам никто не помешает, - послышался голос ректора совсем близко. «Милая»? Что это значит? С ним женщина?
Мы с Л-16 торопливо спрятались за высокой книжной полкой. Сразу после этого дверь распахнулась окончательно, послышалось негромкое хихиканье.
- Сюда, моя сладкая, - сказал ректор. Его голос звучал не ласково, а как-то масляно, неприятно. Лицо Л-16 скривилось, я думаю, так же, как и мое.
- На столе? – высокий голос совсем непривычного тембра. Голос женщины. Захотелось увидеть ее хотя бы мельком, хотя бы со спины, только бы увидеть.
Я чуть привстал из нашего укрытия, так чтобы мои глаза находились на уровне просвета между книгами и полкой.
Женщина была маленького роста с кудрявыми черными волосами, одетая в какой-то кислотно-розовый костюмчик – от цвета даже зарябило в глазах. Полоска ткани на бедрах не прикрывала колени, обтянутые черной сеточкой. Почему-то эти острые, как у маленького мальчика, коленки, придавали женщине беззащитный вид.
- Как твое имя? – спросил ректор. Я перевел взгляд на него.
Наш ректор никогда не был эталоном красоты, но сейчас просто вызывал отвращение. Потный, порозовевший, он напоминал громадного поросенка. Второй подбородок, колыхающийся под первым, приобрел еще большую схожесть со студнем, чем обычно. Но главное – взгляд. Взгляд, которым он ел, пожирал эту женщину, сидевшую, свесив ноги на столе, и смотревшую на него. Видимо, ей тоже не понравился этот взгляд, потому что она отвернулась, делая вид, что разглядывает книги на полке, за которой мы прятались. Увидев ее лицо, я, признаюсь, разочаровался. В разговорах о женщинах мы с Л-16 приходили к единому мнению: женщина должна быть – как минимум – красива. Эта женщина красотой не блистала. Маленькие, глубоко посаженные темные глаза, широкий, будто расплывшийся по лицу нос, какие-то вывернутые губы. Все умиление, вызванное ее беззащитными коленками, рассыпалось в прах. Я выразительно покосился на Л-16, у того на лице была написана гримаса отвращения… может быть, я совсем не разбираюсь в красоте, но Л-16 кажется мне гораздо привлекательней этой женщины. Я заметил, что Л-16 тоже как-то оценивающе оглядывает меня. Наша одинаковая реакция меня позабавила, чтобы невзначай не выдать себя каким-нибудь «хмыком», я снова присел на пол, как раз когда женщина отвечала:
- Роза. А тебя?
- Рольф.
Роза? Рольф? А где же номера? Почему у них имя – слово, а у нас – буква с цифрами? Я представил, как я мог бы откликаться на многобуквенное имя. «Рольф!» - «Что?»… жизнь была бы куда приятнее. Знать, что ты Рольф, а не Д-18… Я посмотрел на Л-16, опустившегося на пол рядом со мной. Он тоже был возмущен такой несправедливостью, гнев был написан на его точеном лице.
- Ты у меня самая красивая… - как-то кровожадно просюсюкал ректор, скрытый от нас книжной полкой. Мне не хотелось смотреть, что он делает. Вообще видеть его хотелось меньше всего. Раздался довольно громкий скрип. Что это? Стол скрипит? Я вопросительно посмотрел на Л-16, он только пожал плечами. Слышен был шорох одежды, скрип продолжался, наконец, резкий вздох женщины заставил нас с Л-16 занять прежние наблюдательные позиции.
Я был в замешательстве, не решаясь предположить, что же именно творится на столе за полками. Голая Роза была как будто придавлена к столу голой тушей ректора, который ерзал на ней своим колыхающимся мягким, как тесто, телом. Женщина пыталась обхватить его ногами, но ей недоставало длины ног для такого габаритного обхвата. Она стонала, закатывала глаза, а он пыхтел, как бык. Я бы подумал, что ректор унижает ее или бьет, если бы точно не видел, что женщина пришла сюда сама, и сейчас не сопротивляется. Их ритмично двигающиеся тела отбрасывали на стену большую темную, какую-то зловещую тень. Я снова недоуменно посмотрел на Л-16. Тот с отвращением смотрел в просвет, почти не моргая.
Когда ректор и Роза ушли, так и не заметив нашего присутствия, мы еще какое-то время просидели за книжной полкой в немом недоумении. Что такое мы только что видели? Как это понять?
- Л-16… - наконец, проговорил я, просто чтобы что-нибудь сказать.
- Не называй меня так! – резко выпалил он.
- А как же тебя называть? – спросил я, в общем-то, догадываясь, к чему он клонит.
- Если у этих… людей есть настоящие имена, как раньше было, то и у нас могут быть такие же. Только друг для друга. Как тебе такая мысль?
- Она уже побывала в моей голове, - сказал я. Тема имени подошла как нельзя лучше для выхода из транса. Мы оба начали как-то действовать и думать в совершенно ином направлении. – Но какие именно? Какие именно имена? Какие они вообще бывают?
Л-16 с улыбкой посмотрел на меня и снял с полки книгу наугад.
- Обратимся к первоисточникам! – торжественно объявил он. – Говори страницу.
- Пусть будет 18, - сказал я. Л-16 кивнул и раскрыл книгу на 18-й странице.
- Имена ведь пишутся с большой буквы? – уточнил он.
- Наверное. Будем считать, что да, - скороговоркой пробормотал я, подходя к Л-16 и тоже заглядывая в книгу. – Что мы имеем?
- Речь здесь идет о каких-то Эндрю и Джей, - задумчиво проговорил Л-16. – Эндрю. Джей. Эндрю… - говорил он, будто пробуя имена на вкус. Я тоже шепотом повторил их. Они звучали как какое-то волшебное заклинание или пророчество. Как послание из какого-то ирреального мира.
- Мне будет удобнее звать тебя Джей.
- Отлично, Эндрю, - согласился я. Мне оба имени нравились в равной степени, и, пожалуй, Эндрю прав – имя Джей подходит мне больше.
Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Возникло чувство, что дав друг другу имена, мы будто давали какую-то клятву верности. Наконец, Эндрю отвел глаза и поставил книгу на место, потом вдруг резко метнулся ко мне, прижал меня к себе, обхватив обеими руками. Я непроизвольно сделал то же самое.
- Джей… - прошептал он мне в ухо, - если все женщины такие, если нас вот это ждет… то мне и жить-то не хочется.
- Не говори ерунды, - сказал я, стараясь подобрать какие-то неизвестные мне слова утешения. Эндрю немного отстранился от меня и посмотрел мне в лицо.
- Джей… я хочу быть с тобой.
- Я тоже хочу быть только с тобой, Эндрю. Я буду с тобой, обещаю, - сказал я. Может быть, это обещание кажется слегка опрометчивым, но в ту секунду я знал наверняка, что я не кривлю душой, что я действительно буду с ним столько, сколько получится, чего бы мне это ни стоило.
В следующую секунду Эндрю вдруг еще больше приблизился ко мне и прижал свои губы к моим. Я не знал, как назвать это действие одним словом, даже не был уверен, что оно носит какое-нибудь специальное название, и никогда не видел, чтобы другие люди делали то же самое.
Но это было так приятно…
- Что это такое? – спросил я.
- Не знаю, - смущенно отводя взгляд, сказал Эндрю.
- Ну а зачем ты это сделал?
- Захотелось, - чуть улыбнулся он. Как шло ему это псевдо-невинное выражение!
Я за подбородок повернул к себе его лицо и заглянул в глаза.
- Тогда сделай это еще раз, - сказал я неожиданно многообещающим и таинственным тоном.

3
После того, что мы увидели в библиотеке, ходить туда как-то не хотелось. Наши поиски слова сошли на нет сами собой. Да и как-то не до него нам стало теперь. То открытое Эндрю неведомое действие, слова для обозначения которого мы тоже не знали, стало как будто новым смыслом нашей жизни. На уроках я не мог сосредоточиться – передо мной появлялся почти осязаемый образ его губ. Особенно трудно было на тех уроках, где мы были вынуждены сидеть по отдельности, и не мог даже погладить его по руке. Скоро занятия стали столь невыносимы, что мы с Эндрю принялись их прогуливать. Ни он, ни я никогда прежде прогулами себя не запятнали, и преподаватели долго не могли поверить в то, что мы позволили себе так низко пасть.
По итогам третьего курса Колледжа мы с Эндрю из полутора тысяч уроков побывали лишь на четырехстах. Нам сделали двухчасовой выговор и прибавили по цифре к именам – ни то, ни другое нас ничуть не отяготило. Во время лекции о примерном поведении, что прочел нам ректор (теперь сложно было воспринимать его всерьез, бояться его, как раньше), пыхтя и тряся обоими подбородками, почти как тогда, в библиотеке, мы откровенно дерзили ему и смеялись до колик. Когда ему пришлось отпустить нас, Эндрю вдруг притормозил на пороге и обронил:
- До встречи, Рольф.
Ошеломленный ректор уставился на наши издевательские лица, а мы одинаково рассмеялись ему в лицо. Мы откровенно нарывались на неприятности, сами того не сознавая. Это неназываемое чувство, что было между нами, будто отключало и ум, и чувство страха, и инстинкт самосохранения. А между тем нам уже вот-вот должно было исполниться восемнадцать лет.
То короткое лето между третьим и четвертым курсом было, пожалуй, лучшим в моей жизни. Мы с Эндрю не расставались совсем, мне казалось, что мы с ним соединились окончательно, что теперь нас уже не разлучить, не разъединить – мы одно целое. Целые дни проходили в разговорах, прерываемых ласковыми прикосновениями рук, столкновениями губ. Нас немало интересовал вопрос, есть ли в Колледже другие мальчики, которые ведут себя так же, как мы? Или это только наше открытие, только наши чувства, которые можно даже не пытаться объяснять другим?
Эндрю откопал какую-то книгу, которая будто свела его с ума. Небольшой том, автором которого был некий Уильям Шекспир. Стихи его были написаны на непонятном мне языке, Эндрю признался, что тоже не понимает значения слов, но чувствует в них какой-то глубокий смысл. Когда он читал стихи вслух, казалось, будто он воспроизводит эмоцию – я понял, что он имел в виду – иногда слова понимать и не нужно, достаточно просто улавливать настроение, суть только в этом.
- Мне кажется, этот Уильям знал все слова, какие нам нужны, - как-то раз сказал я. Эндрю с досадой всплеснул руками.
- Прекрати воровать мысли из моей головы!
- Ни за что, - рассмеялся я и припал губами к его щеке, потом он яростно впился в мои губы своими, бесцеремонно просунул между ними язык.

- Знаешь, что? – сказал я.
- Нет. Не знаю. Что? – спросил Эндрю, не открывая глаз. Была уже почти ночь, мы все еще сидели под деревом у пруда, он почти спал, положив голову мне на плечо.
- Ты самый лучший человек, - сказал я. Эндрю открыл глаза и улыбнулся.
- Хочешь сказать, лучший человек из всех, кого ты знаешь?
- Нет. Не так. Просто – самый лучший человек. Нельзя тебя сравнивать со всеми, кого я знал… да если подумать, я, кроме тебя, и не знал никого. Так, как тебя знаю.
- Знаешь… - задумчиво протянул Эндрю, глядя на меня долгим, счастливым взглядом. – Я тоже знаю тебя, Джей.
Эти слова… нельзя сказать, что я их не ожидал, и все-таки они подействовали на меня, как неожиданный нокаут или как глоток вина – да, да, за два бурных года мы с Эндрю ухитрились и вина попробовать – в голове зашумело, перед глазами поплыли круги, а за спиной как будто раскрылись крылья. Я чувствовал себя всемогущим властелином мира.

К занятиям «Семейного воспитания» Эндрю с самого начала относился скептически. Едва услышав, что первый урок назначен на начало следующей недели, он презрительно скривился и пробормотал: «Ну-с… поглядим». Правда, мне казалось, что своим скепсисом он просто старается прикрыть любопытство. В последнее время мы все меньше говорили о нашей «миссии» - о создании семьи с одной из студенток женского колледжа. Может быть, это объяснялось тем, что перспектива из далекой и туманной становилась все конкретнее и реальнее. Все тревожней.
- Добрый день, молодые люди, - приветствовал нас седовласый преподаватель с впалыми щеками и лучиками морщин вокруг глаз. Они придавали ему вид человека, всегда готового на улыбку. – Итак, о чем же мы с вами будем вести речь… - напевно проговорил он. Он не был похож на других преподавателей. Все остальные читали лекции, почему-то, с видом оскорбленного достоинства. Этот как будто старался прикинуться одним из нас, студентов. Я покосился на Эндрю, чтобы взглянуть на его реакцию, но он сидел, скрестив руки на груди, с непроницаемым лицом и не моргая смотрел на преподавателя.
- Кто-нибудь из вас может сказать, что есть основные составляющие семьи?
По аудитории пролетел не то смешок, не то шепот. Наконец, кто-то выкрикнул с задней парты:
- Мужчина и женщина!
- Не поспоришь, - кивнул преподаватель. – Но вы забываете еще одну составляющую – общую производную первых двух. Я сейчас, разумеется, о детях. Пришла вам пора узнать, как же происходит, собственно, зачатие и рождение. И в чем ваша будущая функция.
Я не стану пересказывать длинную, нудную и, надо сказать, отвратительную лекцию, последовавшую далее. Ясно было, что у мужчин и женщин есть свои особые половые органы, с помощью которых внутрь женщины помещается инородный организм, который растет и развивается внутри нее, а потом выходит у нее между ног, маленький и кровавый. Меня мутило еще с описания процесса зачатия, а, слушая дальше, я только молча радовался, что я не женщина и мне не придется носить внутри себя кого-то другого, какого-то незнакомого человека. Преподаватель отпустил нас, пообещав, что в следующий раз мы подробно рассмотрим вопрос, каким образом подбирать себе будущую супругу.
Мы с Эндрю покинули аудиторию в молчании, шагая, как всегда, рядом, но даже не глядя друг на друга. Когда я посмотрел на него, он выглядел довольно болезненно.
- И что ты думаешь? – спросил я.
- Не знаю, что и думать, - ответил он. – Он так говорил, как будто мы животные, самцы, только и жили все это время единственно для того, чтобы вставить в самку свой половой орган.
- По-моему, как раз такова их политика, - сказал я.
- Ты не понимаешь, да, что это значит? – неожиданно истерично спросил Эндрю.
- Чего я не понимаю? – насторожился я.
- Что… через два года мы с тобой… расстанемся… навсегда, - сказал он.
- Почему? Что ты несешь? С какой стати нам вдруг навсегда расставаться? – возразил я, понимая, что Эндрю, в общем-то, прав. Только я не хотел и не мог в это поверить.
- Джей, включи мозги! Ты не слышал, что он говорил? Семья – это мужчина, женщина и дети, а не мужчина и мужчина. Это – как минимум – не по Уставу. Думаешь, нам с рук сойдет невыполнение государственной программы?! – Эндрю почти сорвался на крик, и оттолкнул меня, когда я попытался подойти к нему.
- Эндрю, может быть, все не так страшно? Это был только первый урок. На следующем мы можем спросить его, вообще, наверняка есть выход! Выход всегда есть. Не нужно так расстраиваться, друг…
Мои уверения, наверное, звучали довольно жалко, потому что я сам слабо в них верил. Эндрю устало привалился к стволу дерева, и сполз по нему вниз. Я осторожно присел рядом, подумав вдруг, что это дерево видело практически всю историю наших отношений. Я притянул его к себе за плечи, и он не стал противиться этому. Я осторожно прикоснулся губами к его холодному лбу, шепотом обещая, что все будет хорошо.

Следующего урока Семейного воспитания мы с Эндрю ожидали с каким-то трепетным страхом. В аудиторию мы оба пришли в несколько нервном и сварливом состоянии и почему-то расселись по разным концам аудитории. Меня напугала его истеричность после первой лекции, я не знал, чего ожидать от него, если подтвердятся наши опасения. Почему ушел на последнюю парту он, я не знаю. Может, рассчитывал, что преподаватель слеповат, и не увидит, кто задает неудобные вопросы с последней парты. В том, что вопросы будут неудобными, я не сомневался.
Преподаватель занял свое место за кафедрой. Студенты притихли, и он начал свою лекцию. Слушать о том, по каким параметрам нужно выбирать себе жену, было утомительно. Оказалось, она должна уметь готовить пищу, стирать, всячески работать по дому. Кроме того, преподаватель разъяснил, какая фигура должна быть у идеальной роженицы – крепкие широкие бедра, умеренно большие груди, которые выглядели, кстати, как две болезненные опухоли.
- Сочетание всех этих качеств позволит ей быть хорошей женой и матерью. У вас вопрос, молодой человек? – спросил преподаватель, щурясь, разглядывая задние ряды. Я резко обернулся, готовый увидеть поднятую руку Эндрю. Но нет, это был И-1324.
- Да. Вот скажите – может быть только одна жена?
По аудитории прокатился смешок, послышались шутки.
- А тебе одной мало?
- Вторую подавай?
- У тебя еще ни одной нет!
- Тише, молодые люди! Вопрос вполне понятный, - преподаватель лукаво подмигнул И-1324, вдруг сильно напомнив мне ректора. – Чисто теоретически, мужчина может совокупляться с любой женщиной. Но Устав запрещает супружескую измену, ставит ее на одну ступень с воровством и разбойным нападением.
- А если жена умрет? – тут же спросил И-1324.
Послышался хохот друзей И-1324.
- Если жена умрет, муж становится вдовцом и может жениться повторно.
- А если жена дура, которую терпеть невозможно, можно с ней не жить? – выкрикнул кто-то с задней парты.
- Ну, знаете ли… Даже если жена – дура, это не ее вина, и потом, выбор ведь за вами! Вы, наверное, не поняли, молодые люди, жена должна вызывать с самого начала глубокую симпатию. – Преподаватель заговорил с увлечением, активно жестикулируя. - Раньше было такое слово – любовь… - сказал он и вдруг испуганно осекся. – Зря я это сказал, - пробормотал он. Но все, кажется, уже подхватили это нечаянно сорвавшееся с его уст слово. Я негромко повторил его, чтобы запомнить лучше, распробовать.
- Любовь…
Не только я ощутил такую потребность. Почти каждый из моих однокурсников повторял «любовь», как заклинание.
- Послушайте, это слово… вам его не нужно использовать. Это лживое довоенное определение. По Уставу любви нет, как нет Бога, дьявола, чудес и так далее.
- Бог? Что это? – спросил кто-то.
- Нет-нет-нет, мы отвлеклись!
- Погодите! Объясните нам, пожалуйста, что с исторической точки зрения означало слово «любовь», - медленно и требовательно проговорил Эндрю, поднявшись с места. Я обернулся на него. Он был прекрасен. Глаза сверкали, скулы покрылись легким румянцем, волосы немного растрепались. – Мы же не станем верить в то, чего нет. Мы изучили почти весь Устав. Остались последние два тома. И – уверен – мы сможем держать язык за зубами, если вы не хотите, чтобы кто-нибудь узнал об этом разговоре. Правда? – обратился он к однокурсникам. Все в растерянности молчали.
- Конечно! – громко воскликнул я, и другие ребята подхватили мой возглас. Эндрю украдкой улыбнулся мне, и сел на место.
 - Ну, что ж… если только с исторической точки зрения… Любовью называли сильное романтическое чувство, привязанность, часто болезненную, мужчины к женщине и женщине к мужчине. Считалось, что семейные отношения так же должны строиться исключительно на любви. Но это обман. Потому что семья не имеет ничего общего с сентиментальными «я тебя люблю», со всей этой романтической глупостью. Семья – институт общества, призванный своей крепостью укреплять Государство...

продолжение